Два месяца назад я провожал Конюхова в его воздушную кругосветку на аэродроме австралийского Нортхэма. Знаменитый путешественник тогда переживал из-за нелетной погоды, ругал неуклюжих российских футболистов, проигравшихся на Euro-2016 и зазывал в гости в свой московский «офис». И вот теперь позади у Федора беспримерные 35 тысяч километров на огромном аэростате «Мортон», заявки на четыре мировых рекорда и два сломанных при приземлении ребра. Он сидит напротив меня в окружении икон в рясе православного священника и поит чаем.
— Ты же в первый раз пишешь о кругосветном путешествии на воздушном шаре? Не исключено, что и в последний, — подчеркивает уникальность ситуации Конюхов, открывая пакет с сушками. — Может быть, в ближайшие лет двадцать никто на подобное и не решится. Хотя я, будь такая возможность, построил бы шар еще больше и сделал два оборота вокруг земли.
«Офис» неугомонного 64-летнего батюшки — это домик с часовней во дворе жилого дома на Садовом кольце. Здесь располагается музей, посвященный его экспедициям. Из комнаты с иконами через открытую дверь виднеются борта весельной лодки, на которой Конюхов два года назад в одиночку пересек Тихий океан из Чили в Австралию.
— Шар тоже займет свое место в этом музее?
— Нет, он слишком большой. Сейчас едет в Россию из Австралии в контейнере. Мы ведем переговоры о том, чтобы выставить его на ВВЦ в павильоне «Космос».
— Я читал обращение к жителям штата Западная Австралия координатора проекта, просившего вернуть части конструкции шара и гондолы, которые ваши поклонники после приземления «Мортона» в пустынном месте растащили на сувениры…
— Вернули все оборудование, кроме частей оболочки шара. Но мы и не настаивали на этих кусках материи — понимали, что люди хотят оставить что-то себе на память. Я считаю, что это нормальный сувенир.
НЕБЕСНОЕ ПЛАМЯ
— Ваше приземление было достаточно жестким — шар трижды бил гондолу о землю. Сейчас все в порядке с вашим здоровьем?
— После возвращения в Москву я две недели лечился. Болел бок, пошел на УЗИ, а там говорят: «Молодой человек, у вас два ребра сломаны». Дали бандаж, а на улице — жарища. Ходил, потел. Но в итоге все хорошо. Уже занимаюсь новыми проектами.
— Самым страшным в вашем путешествии было приземление? Или, может, тот момент, когда вам пришлось свернуть к Антарктиде?
— Да все страшно. Я был очень напряжен перед стартом. Бродил по аэродрому. Хотя мне все говорили, что необходимо выспаться. А я не мог спать. Успокоился только, когда шар наполнили гелием и я очутился в гондоле. В тот момент понял, что я там не один. Что со мной дедушка Николай, Николай Чудотворец. Я включил горелки — и пошел.
— Неужели все было так просто?
— Конечно, нет. В какой-то момент чувствую — меня заводит к Кергелену. Это такой остров в Индийском океане, над ним всегда шторма и грозы. Во время своих путешествий на яхте проходил его шесть раз, однажды чуть не погиб там. Смотрю — молнии бьют, все вокруг полыхает. А у меня же гелий в шаре, баллонов с газом пропан еще двадцать штук… Я ко всему был морально готов, но не думал, что могу сгореть здесь. Что попаду в ад прямо на Земле. Конечно, я грешен и не рассчитываю, что апостол Петр возьмет меня за руку. Но чтобы меня разорвало в небе вот так….
— Испугались?
— А ты бы не испугался? А потом, когда лег на курс от Антарктиды, чувствую — шар идет туда, куда мне надо, словно лошадь в стойло. До старта я мечтал: только бы добраться до Австралии, не промахнуться. Никогда не думал, что пролечу прямо над Нортхэмом, над своим аэродромом, над своим ангаром. Если кто-то возьмется за кругосветку на шаре после меня, он, безусловно, побьет мой рекорд. Но чтобы очутиться точно над местом своего старта — такого не будет, это необыкновенное дело и великая удача.
— То есть вам просто сказочно повезло?
— Разумеется. Если бы не пришлось сворачивать к Антарктиде, то я, думаю, затратил бы на полет вместо одиннадцати всего 9 — 10 дней. Но как только я размечтался об этом, мне в гондолу позвонил Оскар (сын и менеджер путешественника. — Прим. «СЭ»)и сказал, что впереди холодный фронт и для того, чтобы его облететь, нужно «на пару часов» свернуть на юг. В итоге маневр к Антарктиде занял 12 часов.
— Не опасались, что попадете в полярную ночь и вам не хватит топлива для того, чтобы подогревать гелий?
— А что было делать? В какой-то момент я посмотрел вниз, а там — все белое от айсбергов. И солнце низко-низко над горизонтом. Максимум два часа шел на солнечной энергии, все остальное время приходилось подогревать гелий за счет работы горелок. Но альтернативой был медленный воздушный поток. И тогда у меня рано или поздно закончилось бы топливо, и я упал бы в океан.
ВНЕЗЕМНОЙ РАЗУМ
— Говорят, у вас был какой-то инцидент с отключением печки?
— Ничего страшного. Печка отказала, да и баллон взорвался. Но это все ерунда, потому что я получил от своего полета колоссальное удовольствие. Ты знаешь, Олег, управлять таким шаром, такой махиной — это стоит двух лет напряженной подготовки, ради этого стоит жить. Чувствуешь, что ты что-то можешь в этом мире.
— То есть холод в гондоле не доставил вам никаких неудобств?
— Ну как не доставил… Конечно, мне самому по себе было холодно. Когда температура упала ниже минус 20 градусов, начали отказывать приборы. Пришлось «воровать» топливо из горелок. Иначе бы не дотянул до Австралии. Уже прикидывал, как бы упасть поближе к берегу.
— У вас было какое-то общение с диспетчерами?
— Благодаря моей команде, которая работала на земле, оно было минимальным. Конечно, для прохождения воздушного пространства Южной Америки я заранее заучил разные фразы на английском и испанском. Но они не пригодились. Как только я входил в зону работы диспетчеров, они кричали в радиоэфир: «О, Федор!» И пропускали без вопросов, только приветствовали. Они все профессионалы, понимали, что управлять таким шаром очень сложно. Так что никаких приказов диспетчеры мне не давали, главное — было держать эшелон. Идеи посадить меня, как у Ричарда Брэнсона в Ливии и Китае, к счастью, ни у кого не возникло. Все страны, через которые я пролетал, понимали, что такое событие происходит раз лет в двадцать, не чаще, и нужно относиться к нему соответственно.
— Был во время полета какой-то конкретный момент, когда вы поняли, что все получилось?
— Когда замкнул круг и пролетел над аэродромом Нортхэма. Но тогда впереди была еще посадка. Ну, думаю, рекорд есть. Но дай Бог, чтобы не разбиться и нормально посадить шар на землю.
— Вы же в первый раз летели на гелии. Есть какие-то особенности работы с этим газом?
— Он словно живой. Начинает нагреваться — ворчит, пищит, плачет, как ребенок. Такое ощущение, что это какое-то космическое существо, пытается с тобой говорить. Ведь когда в момент создания Вселенной произошел «большой взрыв», солнца еще не было. Но было свечение. Это и был гелий, это древнейший газ. Вот и сейчас мы с тобой сидим, а он нас пронизывает. Мне кажется, что в нем содержится такая информация, которая может раздвинуть для нас пределы. Мы, люди, пока этого не понимаем и шарики гелием надуваем. А Конюхов на этих шариках летает.
— То есть вы сторонник идеи внеземного разума?
— Надо его искать. Летать на Луну, на Марс, строить межпланетные корабли. Я за это. А то начинаешь разговаривать с учеными или с космонавтами, так они бубнят: «Зачем это надо, там ничего нет интересного». А я спрашиваю: «А для чего тогда мы существуем?» Надо исследовать Марианскую впадину, копать тоннель под Беринговым проливом, строить города на Марсе. Главное — не воевать и не убивать друг друга.
ПАРАЛИМПИЙЦЕВ ЛИШИЛИ СМЫСЛА ЖИЗНИ
— Практически сразу после вашего приземления началась Олимпиада в Рио. Следили за ней?
— Конечно, следил и переживал, там же русские выступали. Я всегда внимательно слежу за такими соревнованиями, не за конкретными видами спорта, а в целом. Россия проигрывает — мне обидно, Россия побеждает — горжусь.
— Только за Россию переживаете?
— Нет, конечно. Я вот всегда говорю и своим детям, и своим прихожанам, что надо любить не только нашу страну, но и весь земной шар. Сейчас мир настолько интересен и взаимосвязан. Земной шар такой маленький. Видишь, как быстро я его пролетел. Будет плохо России — и всему миру будет плохо, и наоборот. Надо быть вместе и дружить.
— Что скажете о ситуации с нашими паралимпийцами, которых не пустили в Рио?
— Мне стыдно за решение Международного паралимпийского комитета. Команду наших спортсменов просто боятся конкуренты. Ведь она выступает даже сильнее, чем олимпийская сборная. Хотя результат здесь не главное, важен сам факт выступления. Когда я смотрел за Паралимпиадой в Сочи, у меня слезы гордости наворачивались. Поэтому я не понимаю, как у кого-то поднялась рука на паралимпийцев. Что же это за люди такие бессердечные? Вот не дали выступить в Рио Елене Исинбаевой, так теперь она в МОК сможет работать. А для паралимпийцев попасть на Игры — это смысл жизни.
РЕКОРД — НЕ САМОЦЕЛЬ
— Чье поздравление после окончания экспедиции вам запомнилось больше всего?
— Александра Валерьевича Ручьева, главы ГК «Мортон». Он меня поздравил, а я ему передал икону, которую он специально для полета привез мне с Афона и которая облетела со мной вокруг земного шара. Мы хотим вместе построить новый храм — надо, чтобы она там стояла.
— Это та самая икона, которую вы приклеивали к стене гондолы во время нашего последнего разговора?
— Ну я не саму икону приклеивал, а ее рамку. Икону мне привезли прямо перед полетом, так что мы не успели закрепить ее стационарно. Тогда я пошел в магазин и купил «жидкие гвозди». На них и приклеил. Конечно, икону сорвало со стены при приземлении. Но она очень помогла мне в полете. Ведь главной в экспедиции была духовная миссия. Я же не ставил целью обязательно побить рекорд Стива Фоссета (американского путешественника, который первым в одиночку облетел Землю на воздушном шаре. — Прим. «СЭ»). У меня было с собой топлива на 16 — 18 дней. Я не думал, что уложусь в одиннадцать. В конце концов, все зависело не только от меня — были важны воздушные потоки и другие метеоусловия, работа команды на земле. Но с Божьей помощью, с помощью Николая Чудотворца у меня все получилось.
— Участие «Мортона» в проекте стало определяющим?
— Конечно, без такой мощной поддержки я ничего бы не сделал. Эта компания сделала историю. Надеюсь, что Александр Ручьев примет участие и в моих будущих проектах.
— Ближайший новый проект тоже связан с воздухоплаванием?
— Это подъем в стратосферу на тепловом воздушном шаре. Нынешний рекорд высоты одиннадцать лет назад установил индиец Виджайпат Синганья, который поднялся на высоту 21 027 м. Я же рассчитываю взлететь на 25 км. Для этого нужно построить шар объемом около 100 тысяч кубометров. Это в пять раз больше того, на котором я облетел Землю. По сути, это будет крупнейший шар в истории человечества. Лететь собираемся в России, сейчас выбираем подходящее место.
Сейчас важно поторопиться с началом работы, чтобы не потерять будущий год и успеть все сделать в благоприятный сезон. Ведь только на строительство нового шара нужно не меньше десяти месяцев.
— От чего зависит выбор места старта?
— В первую очередь от заинтересованности местных властей. Вот мы зимой ставили рекорд полета в Тульской области, так это прошло практически незамеченным. Мне это не понравилось. А вот в Костроме и губернатор приехал, и было видно, что это нужно области. Сейчас есть варианты с Челябинском, Вологдой, но еще посмотрим.
— Много времени займет полет?
— В течение одного светового дня. Планирую стартовать утром и к ночи уже спуститься. Расчетное время подъема — 8 часов. Если меня немного снесет относительно места старта — не беда. Гондола в стратосфере нужна очень крепкая, она будет выполнена из алюминия, так что и в лесу, и в горах сможет приземлиться. Вообще у меня мечта подняться на такую высоту, чтобы увидеть, как Земля «закругляется». Ради этого я готов на многое.
— Вы в последнее время отдаете явное предпочтение воздушным шарам. А как же проект погружения в Марианскую впадину на отечественном батискафе?
— Подготовка идет. Но это ты лучше у Артура Чилингарова спроси, а то я все рассказываю об этом проекте, а он — нет. Обижается. Я бы не сказал, что я слишком увлекся воздушными шарами. Просто процесс подготовки экспедиций — очень длительный. Сейчас, например, я уже думаю не столько о полете в стратосферу, сколько о других проектах. Например, есть мысль реализовать идею, которая не получилась у Стива Фоссета, — подняться на турбине на планере на высоту 20 км, сбросить турбину и потом, паря, облететь Землю.
— Вы были лично знакомы с Фоссетом?
— Нет, только по интернету переписывались.
— А вообще между путешественниками вашего уровня есть какое-то общение? Нормально друг друга воспринимаете?
— Конечно, общаемся. Никакой зависти нет. Каждый из нас — личность, у каждого свои проекты. Мы друг другу не конкуренты.
